В затемненном зале Государственного Кремлевского дворца опера так и не вышла из сумрака
Фото: Cuibar Productions S.L.
«Услышат зрители и Куру-дирижера, и
Куру-баритона», — завлекал пресс-релиз концерта,
состоявшегося 21 июня в Государственном Кремлевском дворце.
Речь об аргентинском оперном мачо Хосе Куре, который уже в
четвертый раз приехал покорять Москву.
В многостаночности ему действительно
нет равных. Тенор, баритон, дирижер, композитор, гитарист,
оперный режиссер, продюсер, книгоиздатель — в общем, люди
Возрождения при виде Куры нервно закуривают. И все же
суетливые перевоплощения на сцене воспринимались как пыль в
глаза. Если бы Хосе Кура просто отпел весь вечер на той
высоте — акустической и артистической, — которая ему
доступна, впечатление было бы сильнее.
Этого не случилось по множеству
досадных обстоятельств. Во-первых, певец простудился (вину
он возложил на систему кондиционирования ГКД) и порой
кашлял, не дожидаясь конца вокальной фразы. Во-вторых, даже
если бы Кура был здоров, 6-тысячный зал едва ли почувствовал
бы разницу: система усиления звука в ГКД предназначена для
чего угодно, кроме классической музыки. И оркестр, и солисты
звучали как из покрикивающего патефона за дверью — и вовсе
без обаяния старины.
Пожалуй, самая обидная причина
недостигнутого триумфа — в усталости г-на Куры от концертов
и, может быть даже, от своих талантов. Во всех его жестах,
повадках, темпах чувствовалось, что алгоритм выступления
проживается и прожевывается в тысячный раз.
Притом, что диковинный пресс-релиз, утверждающий, что Куру «природа наградила по-царски», в общем-то прав. Его сильный и страстный тенор не только хорош тембром, но и прекрасно оснащен всеми убойными техническими приемами итальянской школы. Спетые им и Канио, и Каварадосси звучали бы комильфо — если бы не перечисленные выше «но».
Оркестр «Русская филармония» под руководством Марио де Розе работал весьма прилично, если не учитывать вопросы оркестрового баланса и звуковых красок, о которых благодаря качеству микрофонов можно было забыть.
Героиней же вечера стала та, чье имя было выписано на билбордах петитом — Динара Алиева. Она, казалось, не замечала сомнительного контекста и выпевала каждую ноту так самозабвенно, словно в глаза ей сверкали софиты «Метрополитен» или Венской оперы. Чистейшее для лирико-драматического сопрано интонирование, виртуозное и сопряженное с удовольствием владение своим аппаратом, благородная скромность поведения, выигрывающая на фоне донжуанского бахвальства Куры, — в общем, Алиева явно не уместилась в рамки отведенной ей роли принцессы-консорт. Кто знает, может, дворцовый переворот не за горами, и скоро блистательная российская прима будет приглашать артистов уровня Хосе Куры на свои бенефисы.
Несколько отдельных слов заслуживает
публика, совсем не похожая на прихожан Большого зала
консерватории или даже Дома музыки. Перед концертом сотни
посетителей отчаянно перемещались по залу, почуяв
хищнический аппетит к пустым креслам в партере. На концерте
они столь же отчаянно отказывались хлопать. Что, пожалуй,
даже можно понять, когда появление артистов на сцене удается
разглядеть только в военный бинокль.
Сам Кура все время причитал по поводу
гигантских масштабов Кремлевского дворца (хотя десять лет
назад у него уже была возможность их оценить: тогда
аргентинский тенор пел здесь с Любовью Казарновской) и
требовал включить свет в зале, затемненном почти до предела,
словно происходило что-то неприличное.
Но даже при свете контакт с аудиторией, большая часть которой привыкла считать слово «опера» существительным во множественном числе, не складывался. Куре пришлось опуститься до приемов ниже тенорового достоинства, вроде: «Что-то я не слышу аплодисментов, вам не понравилось?» Взаимопонимание между публикой и многогранным артистом пришло лишь с битловским Yesterday, который Хосе Кура исполнил под гитару, предварив трогательным рассказом о том, как когда-то кадрил подруг этой песней. Аудитория наконец-то была покорена. С оперой было покончено.